Проклятие человека и одновременно его спасение состоят в том, что рано или поздно всё теряет былую остроту. Даже самые мучительные переживания романтического толка, от которых — тремор рук, ночи без сна, надсадное предчувствие, что мир утратил суть и осталась беззвёздная пустота — проходят, и человек возвращается в строй.
Вот ведь в чём штука: то, чего мы втайне боимся, не давая имён и сроков, но, полные дурных предчувствий ощущаем как натянутую струну, которая скоро оборвётся с медным звоном где-то в области солнечного сплетения, однажды всё-таки происходит, и не остается ничего, кроме как смириться с ситуацией. Этому смирению может предшествовать борьба, а может и нет — иногда нужно суметь остановиться, не добежав до амбразур, завидев, что сражаться не за что, — но борясь или отступая, мы доходим до конца и понимаем чуть ли не с облегчением, что страшное наконец произошло, а мы над ним уже не властны.
Дорожить чем-то или кем-то — это значит бояться потерять и загодя преувеличивать масштаб своих будущих страданий. Но когда плохое происходит, и за ним следуют дни — вереница дней, подчинённых сожалению и грусти, переворачивающих нутро, иссушающих его, замечаешь, что никогда ещё бытие не было так показательно глухо к тоске человека, а затем наблюдаешь чудеса регенерации: как бы сильно ни кровоточило, всё придёт к тому, что Маяковский метко называл «амортизацией сердца и души».
Существует немного ситуаций, в которых человек мог бы с большей изощренностью демонстрировать свою способность к саморазрушению как в те дни, когда он душевно болеет. Но однажды и страданию приходит конец: человек перестаёт переваливать ночь как гималайскую гору, минорные ноты в песнях не вызывают болезненных воспоминаний о касаниях губ и рук, а мир наливается кровью и щедро предлагает себя тому, кто вновь готов рискнуть своими чувствами и свалиться в пропасть обольщений.
*Photo by Ben Hassett.