Убить Столыпина
Министра внутренних дел Российской империи Петра Столыпина ликвидировал, как тогда говорили, анархист Дмитрий Богров. Как и многие революционеры, он происходил из обеспеченной семьи, нужды не знал, имел высшее образование (опять же по классическому канону окончил факультет юриспруденции). Так же, как и многие молодые люди того времени (вскормленные террором, взбудораженные политикой Столыпина), он жаждал впечатлений и радикальных действий. Заметим, что на момент совершения убийства Богрову было 24 года. Это на два года меньше, чем мне, но, если сравнивать с нынешним поколением молодых людей, это в корне другой уровень самосознания.
Допускаю, что это может быть ложной мыслью, но я уверена, что столетие назад в России взрослели раньше, чем сейчас. Этому способствовало и мощное брожение социальных идей, и несравнимо более тяжелые условия жизни, а также нездоровая духовная обстановка, которая требовала от человека больших эмоциональных затрат.
Современный 24-летний молодой человек, занимающий свой досуг мемами и живущий обморочными попойками в баре, представляется на фоне девушек и юношей начала XX века фигурой несколько карикатурной. Само слово «идейность» тогда плотно входило в обиход и являлось показателем положения в обществе: в авангарде ты находишься или идёшь в постыдном кильватере. Впрочем, обывателей и тогда хватало. Жёлтая пресса, лубочная живопись, кафешантаны и прочие увеселительные заведения удовлетворяли вкусы большинства, и жажда удовольствий для людей из разных сословий не оставалась без насыщения.
Желаете развлечений бонтонных? Загляните в Александринку на «Чайку». Чего-нибудь поострее? Зайдите на сеанс столоверчения, посетите декадентскую вечеринку или послушайте выступление цыганского хора на Чёрной речке. На худой конец и кабак сойдёт, до войны ещё есть время, алкоголь продают свободно.
Итак, есть удушающий социальный климат. Есть молодой человек с обострённым самолюбие и смелыми амбициями. В нем зреет стремление к жизни бурлящей опасностями — авантюрной, исключительной своими рисками и силой переживаний. На этом фоне перспектива увековечить себя в пантеоне знаменитых революционеров, которые отбывают срок в вечности или в стенах тюрьмы Трубецкого бастиона, видится достойной наградой. Может быть, именно поэтому на эшафот поднимались не со слезами, а с высоко поднятой головой и песнями.
Можно ещё проще: Богрову просто-напросто хотелось развеяться, выбраться из трясины обывательщины, куда его непременно засосало, если бы не революция 1917, но предсказать её он не мог (да и кто мог сказать, когда рванет эта бочка с порохом, да и рванёт ли вообще?). Неспроста на суде, когда зачитали приговор, Богров сказал: «Мне совершенно все равно, съем ли я ещё две тысячи котлет в своей жизни или не съем». Это очень показательно. Сытостью, довольством, уютом, всякими водопроводами, ватерклозетами и канарейкам в клетках стращали тех самых идейных юношей и девушек. Помните, у Маяковского строчки «Вам, проживающим за оргией оргию, имеющим ванную и теплый клозет» или «У вас в усах капуста где-то недокушанных, недоеденных щей»? Упаси боже, придут комфорт и отупляющий быт. Куда лучше и полезнее укреплять дух и закалять плоть холодом, голодом и убожеством конспиративных квартир, обетом целомудрия (чтобы не отвлекаться от дел революции), эксами (сокращённо от «экспроприация») и убийствами чиновников.
О тяге к сумасбродству Богров писал другу: «Всё мне порядочно надоело и хочется выкинуть что-нибудь экстравагантное». Получилось действительно экстравагантно: 5 сентября 1911 года две пули, выпущенные из браунинга (одна в руку, другая в живот), убили на глазах у венценосной семьи и камарильи одного из прогрессивных политических деятелей России.
Здесь возникает любопытный коленкор: Богров знал, что в день покушения в театре будет находиться Николай Второй, но выстрел свой приберёг для Столыпина. Как получилось: Богров был двойным агентом, одновременно работавшим на охранку и революционеров. Поэтому он и смог так просто зайти в хорошо охраняемое здание Киевского театра и совершить убийство в буквальном смысле под носом у жандармов.
Как-то я услышала фразу «история не терпит сослагательного наклонения». К ней бы ещё добавила, что она не терпит сентиментальности. Но как же иногда приятно поддаться секундному соблазну и задаться вопросом «а если бы». А если бы Богров выстрелил в царя, что было бы? И тут же рационально ответить самой себе: «Всё было бы так, как произошло. Революция состоялась бы как при живом, так и при мёртвом царе».