Иду домой, глазею по сторонам. Ровняюсь с двумя старушками. Одна из них — сухонькая ленинградская бабушка, гранд-дама ушедших времён: на ней драповое, отороченное мехом, пальто, седая проволока волос взбита под шляпкой-таблеткой, спина ровная как у институтки из Смольного, а в руке ридикюль под змеиную кожу.
На лице — немного мучнистом от пудры, выражение спокойного достоинства. Такая не будет ругаться в продуктовом и не упадёт до того, чтобы назвать незнакомца «внучек» только оттого, что во младенчестве она слышала как на балконе соседнего особняка Ленин картаво кричал: «мил без аннексий и контлибуций, долой булжуев»!
Нет, такие женщины не делает скидок. Ни своему возрасту, ни чужой глупости, ни сменяющимся эпохам. И вот она говорит: «Конечно, если есть тягостное сомнение, то не стоит…»
И когда я слышу этот ровный голос, чёткую артикуляцию, не допускающую превращения звонкой «ч» в домашнюю «ш» в первом слове, окунаюсь в душное облако духов с вербеной, мне становится спокойно. Как же хорошо слышать книжную русскую речь не в ироническо-издевательском значении, а в будничном диалоге двух людей; наслаждаться тем, что существуют ещё те, у кого бывают тягостные сомнения, а не «да я чёто как-то не знаю». Ведь какие слова, такие и чувства. Какие чувства, таков и… человек