Разговоры

Из раза в раз мы что-то обещаем: беречь друг друга, быть чуткими и милосердными, вовремя подхватывать и успокаивать, когда один из нас несется на волнах ярости, уничтожая на пути одинокие челноки и целые флотилии.

Мы говорим громкие речи и смотрим проникновенно в глаза, хватаем за плечи, с болью вскрикиваем и, чувствуя как из-под ног уходит почва, вылетаем в безбрежный космос, куда уже не способны долететь никакие, даже самые нужные слова, потому что самые нужные всегда говорятся с запозданием.

Мы подспудно верим, что минуты примирения — это новая точка отсчёта в отношениях, с которой теперь-то всё пойдёт совсем иначе. И некоторое время спустя ситуация выглядит именно так, но штука в том, что ничего не меняется. Мы никого никогда не бережём, мы вновь и вновь причиняем и чувствуем боль и, оступаясь, не находим руки, которая была бы вовремя протянута.

В моем любимом фильме «Август: Графство Осейдж» героиня Мэрил Стрип произносит сильный монолог, в котором есть такие слова: «I know how this goes. Once all the talkin' is threw, people just go back to their own nonsenses», и это так верно, что даже оторопь берет. Мы всегда возвращаемся к своим глупостям, какие бы впечатляющие речи ни произносили, охваченные эмпатией, нежностью и страхом потерять.

По сути проникновенные диалоги ничего и не могу поменять, они не инструмент и не решение. Они подобны катарсису, через который по задумке древних должен пройти зритель в театре: всеочищающий огонь переживаний обновляет, но когда актер снимает маску и котурны, метаморфозы прекращаются, а зритель — опустошённый увиденным, просто уходит спать. Или на оргию он идёт. Неважно.