В знойный южный полдень сложно отыскать занятие более мучительное, чем чтение картасаровской «Игры в классики».
Мысль — влажная, отяжелевшая, неповоротливая, взбирается на очередной уступ, но срывается, катится вниз и падает на опалённые камни, где её пригвождает лень.
И сквозь эту лень — в калейдоскопе жара, бреда, истомы, я вижу как Мага занимается любовь с Орасио, который касается её губ, обводит пальцем линию рта, будто рисуя его собственной рукой, будто её губы приоткрываются ему впервые; слушает джаз, спорит о Мондриане и перекидывает доску между домами, чтобы взять мате из рук женщины, которая ему напоминает любовницу, утонувшую в Сене, а может даже и не утонувшую, а вполне живую, но это читателю нужно понять самостоятельно, перемещаясь между главами, расположенными прихотливо, но неслучайно; осенённые замыслами, которые позже станут основополагающими для литературы постмодерна, они изводят меня своей вымученностью, и я сдаюсь, ибо
солнце стоит в зените, голова клонится на подушку, а сосны не дают тени — только шуршат опадающими иголками, отдавая меня на растерзание солнцу и уводя от постмодерна в глубокий болезненный сон.
... Книгу прочитала к концу путешествия. Считаю, что «Классики» значительно уступают «Южному шоссе» и «Выигрышам», а также его малой прозе из сборника «Чудесные занятия», о которых в другой раз.