Есенинское

Моя память дала сбой. Было ли, не было ли, что шла я под огромным чёрным небом и сжимая в своей руке чью-то большую и тёплую руку, речитативом говорила «В грозы, в бури, в житейскую стынь, при тяжелых утратах и когда тебе грустно, казаться улыбчивым и простым — самое высшее в мире искусство», слыша как человек рядом со мной вторит есенинской строфе — чуть захмелевшим голосом, опережающим наше движение в пространстве на несколько шагов: не в ногу, а чуть дальше, чтобы проверить, чист ли переулок, затих ли мотор, закрылся ли последний магазин на пути.

Минуя часы и дни, этот образ приобретает всё большее значение, полноту и цвет. Сначала была точка, потом в неё вставили циркульную иглу, и получился круг — совершенная геометрическая фигура, в отношении которой неуместна критика. Она идеальна и всё тут. Люди, конечно, пожелали уничтожить совершенство, испортить всё логикой и разумом, изуродовать очередным эмпирическим фокусом, но идея квадратуры круга провалилась, и круг так и остался кругом во всей своей непоколебимой ясности.

Чем дальше я ухожу в дни, опускаюсь на до осенней прохлады, тем красивее представляется мне мой образ и тем больше хочется с ним разобраться. Человеку ведь не достаточно просто любоваться прекрасным. Он обязательно хочет его препарировать, он не может согласиться с тем, что прекрасное может быть лишено изъянов, и поэтому подчиняясь какому-то подлому бесу, он пытается застукать знакомую красавицу без макияжа или долго вглядываясь в фотографии её родственников, прикидывает, как у носатой и громоздкой мамаши могла родиться столь безупречная нимфа.

Если мой образ приснился — чувствуешь, как это всегда бывает после хорошего сна, обиду, что приснившееся — всего лишь сон. Если было наяву — удивляешься, почему же не ухватился за мгновение, не вцепился в него что есть силы и не побежал далеко-далеко, держа в объятиях, смеясь и плача, спотыкаясь на поворотах, благодаря небо за такое счастье?

Есть ещё вариант — я себе придумала это мгновение, заскучав по интересным сюжетам и ощущая потребность в вымысле.

Память даёт сбой. Сталкивает друг с другом воспоминания, вымыслы и сны. Однажды, без причин и ниоткуда, оплеухой влетая в голову, приходит понимание, что ничего-то я не придумала, момент такой действительно был. Шла хмельная по Моховой, в жилах бежало вино, я говорила есенинской строкой и ни черта не ценила мгновение. Но стоило ему утечь на периферию сознания, смешаться с прочими обрывками дней, как пошёл процесс идеализации, желание повтора, которому не бывать. И хорошо, если так.

Любой повтор — это фарс. Так ещё Гегель говорил. А его суждениям верю. Как можно поверить всякому покойнику. Контраргумент никогда не будет засчитан.