«Идиот» Фёдора Достоевского

27 ноября — важный день в романе «Идиот» Фёдора Достоевского. Рассказываю, почему

Недавно по рабочим нуждам писала текст об «Идиоте» Достоевского. Читала роман раза четыре — очень люблю эту вещь, но только в это прочтение обратила внимание, что вся первая часть разворачивается на протяжении всего одного дня — 27 ноября.

В конце ноября, в оттепель, часов в девять утра, поезд Петербургско-Варшавской железной дороги на всех парах подходил к Петербургу. Было так сыро и туманно, что насилу рассвело; в десяти шагах, вправо и влево от дороги, трудно было разглядеть хоть что-нибудь из окон вагона.  / / / Все, как водится, устали, у всех отяжелели за ночь глаза, все назяблись, все лица были бледно-желтые, под цвет тумана.

Что успел сделать Мышкин за этот первый день в Петербурге, куда он приехал из Швейцарии после многолетнего лечения недуга?

Ни много ни мало встретить купеческого сына Парфёна Рогожина, знакомство с которым драматически определит его жизнь, войти в семейство Епанчиных, снять квартиру у Иволгиных, где он тут же попадёт в центр семейного скандала, и  оказаться на празднике у Настасьи Филипповны, где сладострастникам предъявляется счёт, а сто тысяч запросто жгут в камине, и наконец узнать, что сам он — миллионер.

Рядовому человеку столько приключений и в пять лет жизни не выпадает, но Мышкин — герой романный. К тому же, Достоевскому нужен стремительный бег сюжета, эта спрессовыванность действий — он раскачивает читателя на качелях, не даёт ему отдыха, чтобы тот скорее погрузился в сомнамбулический бред и не успел от него очнуться до финальной главы. Так взахлёб можно читать детектив, бульварное чтиво, но не роман о «положительно прекрасном человеке» — то ли неврастенике, то ли святом (или обоих вместе взятых, как в «Идиоте»).

Достоевский использует «низкие» приёмы и театральные эффекты, играет на интересе читателя к теневым сторонам жизни и тут же расставляет экзистенциальные ловушки: Мышкин, ведомый то ли альтруизмом, то ли безумием, вновь и вновь пытается помочь «обычным» людям, светские интриги которых заканчиваются «хорошею, американскою клеёнкой».