Немного о Бродском
Сколь бы часто в недавнем прошлом я не говорила, что Бродского обсосали (уж простите за выражение) со всех сторон, и так щедро облили позолотой, что он вот-вот треснет под её грузом, но каждый раз читая эту вещь, я чувствую дуновение свежести, и думаю, что массовое поклонение стоит отдельно от творца и никак не влияет на его произведение. То есть опошлить вещь интерпретациями можно, но на качестве написанного это не отразится. Да, произведение начинает жить своей, отдельной от поэта жизнью после того, как оно опубликовано, но, вместе с тем, остаётся цельной единицей и пусть его прочтут миллионы глаз и губ, каждому из нас оно подарит свой смысл, сохрани свою суть неприкосновенной. И при этом я также думаю: неужто вся та масса, что славит поэта (не лингвисты, не люди из сфер, связанных со словом) и впрямь читает его, соглашается с написанным и где-то даже примеряет на себя?
Итак, я говорю о «Втором Рождестве на берегу…» и его смысловой нагрузке. Берём этот абзац:
И не могу сказать, что не могу
жить без тебя — поскольку я живу.
Как видно из бумаги. Существую;
глотаю пиво, пачкаю листву и
топчу траву.
Я могу ошибаться, но разве некий усреднённый тип человека (ни в коей мере не мыслитель), а рядовой обыватель, цепляющийся за звон фразы, способен стоически воспринимать отказ от самообмана? Ведь какой внутренней силой нужно обладать, чтобы попрощаться с сентиментальностью, примириться с тем, что расставание, уход человека, не являются крушением мира (хотя иногда и воспринимаются так), а становятся просто данностью, которая сопровождает обычную жизнь. Я люблю тебя, я прощаюсь с тобой, мне больно, но я продолжаю жить, пишу стихи и даже сижу в кофейне, где мы были перед тем, как бежать под натиском зимы на Юг.
Предчувствуя разрыв, мы подсознательно ожидаем, что будущее будет нестерпимым, что оно разорвёт нас на мелкие кусочки, вылетит почва из-под ног, а задача, в которой два элемента некогда были вместе, а теперь порознь — сведёт с ума, и согласиться с тем, что существуют законы природы, где каждой истории отведен свой срок, будет невыносимо.
Но вот грядущее наступает, идёт неделя, другая, мы притираемся к действительности и соглашаемся с ней. Мы с тобой готовились к буре, к катастрофе, а жизнь сводит всё к прозе, как она всегда это делает: «Грядущее настало, и оно переносимо».
Вместе с тем, слушая песни о любви, читая прозу и стихи, мы ищем тот самый громоотвод, которого лишены в действительности: нам нужно завершить цикл собственных страданий хотя бы путём переживания чужих, не знающих предела, эмоций. И из этой безграничности вырастает щемящая лирика, где герой твердит о невозможности жить без любимой, а любовь становится главным смыслом бытия. Как пример, у Николая Асеева:
Я не могу без тебя жить!
Мне и в дожди без тебя – сушь,
Мне и в жару без тебя – стыть.
Мне без тебя и Москва – глушь.
Теперь подытоживаем: если отстраниться от эмоций, разрыв между людьми –– это просто событие, которое происходит. Оно может быть болезненным, спокойным, тихим, страшным, но всё это оценочные категории. В сухом остатке расставание есть травма, с которой нужно работать. Это я про действительность. Когда она переходит в литературу, то получает больший масштаб и дополнительную плотность: герой с головой погружается в переживания, о действительности говорится громко и с надрывом, где-то в перспективе маячит смерть от тоски по любимому (любимой) и присходит полный доворот этого эмоционального винта.
И поэтому, читая Бродского, я не перестаю удивляться тому, как за последние годы он стал мейнстримом. Да, яркие и цепляющие формулировки, сжатость форм, искусное обращение с образами — они делают своё, но не слишком ли всё это сложно (и одновременно просто) для большинства? С другой же стороны, можно повторять за певцом, не разбирая толком слов, не улавливать мелодию, но отстукивать ритм, читать стихи и просто, без затей, наслаждаться их звучанием. Аминь.