Спасаюсь в кофейне от октябрьской прохлады, которая совсем уже по-собачьи вцепилась в лодыжки и ледяной своей пастью цапает и громко лязгает челюстью. Цежу флэт уайт. Наискось сидит юноша в шапочке а’ля français, с септумом, пушистыми ресницами, полными губами, обложенный книгами по искусству и рулонами бумаги.
Флаги подняли. Сегодня штормит. Сижу у окна. Воздух жарок. Томит. Ветер валит на берег волну за волной, Но сверху однажды прикажут: «Постой!» Гром грянет в последний, Придёт тишина, В плоть острова серпом вонзится луна. По камням, по скалам, Сминая траву, Потревожив кизила листву, Я, раскинувши…
В знойный южный полдень сложно отыскать занятие более мучительное, чем чтение картасаровской «Игры в классики». Мысль — влажная, отяжелевшая, неповоротливая, взбирается на очередной уступ, но срывается, катится вниз и падает на опалённые камни, где её пригвождает лень. И сквозь эту лень — в калейдоскопе жара,…
В жару человек стремительно глупеет. Или же так: ленивый и разморенный солнцем, он устаёт притворяться и, подобно викторианской даме, распустившей корсет после развесёлого бала, весело, без антимоний, отдаётся зною и блажи. На днях с удовольствием наблюдала как мужчина закапывал девушку в песок (звучит как начало…
Когда-то под тобой и мной Земля волчком крутилась, помнишь? И с треском, скрежетом, со стоном Ломались мачты кораблей, Влекомых волнами на мель. Теперь ни кораблей, ни океанов: Разбился бриг — не счесть потерь, Команда ночью разбежалась, А кто остался — тех на рей.