Октябрь задувает сопливым ветром в подворотни, и душа, как это и полагается осенью, начинает требовать нот проникновенных, интонаций надсадных. Я смотрю в окно: листья прощаются с деревьями, это уже не багровое и пурпурное кружение вальса-бостон, а спотыкающиеся шаги уставшего танцора. Но на то сейчас и октябрь. У бульваров вид голый, нищий, сирый.
И тут я вспоминаю, что скоро годовщина другого Октября и больше ста лет назад по этим же улицам — только более раскисшим, мягким от конского навоза, — бегали люди с винтовками, опьяненные словами трибун и лозунгов, заражённые лихорадкой ПЕРЕМЕН — массовым помешательством, которое в иных случаях даже из интеллигента делает скотину.
Пролистывая воспоминания современников Октября и читая опись зверств, которые чинились в революционные годы, я думаю: как же раньше легко, много и безжалостно убивали. И вслед за этим вопрос: будет ли нынешний человек убивать столь же решительно, если дать оружие, лицензию на убийство и отправить стрелять, бить, втыкать штык, резать?
«Нет», — говорю я себе.
Нынешний молодой человек не пойдёт убивать. Но не из рационализма, гуманизма или, господи-прости, антропоцентризма. Нынешний молодой человек эгоистичен и сентиментален, он не приучен к виду жестокости, не привык к будничности смерти. В своей жизни он видит кровь только на кончике иглы в «Инвитро» или в фильмах Тарантино, где она фонтанирует как вишнёвый сок из пробитой бочки, — нереальная, чуждая боли.
Ведь что собой представлял средний молодой человек в 1917-м году? Он жил в мире, где боль и смерть всегда рядом: для обеда во дворе забивают корову, в черте оседлости убивают людей и жгут дома, мужик в околотке избивает жену и на побои высыпают смотреть всем двором, а тяжёлый крестьянский труд всегда сопровождают увечья и ранняя смерть.
Сюда же добавьте отсутствие пенициллина, неграмотность населения в вопросах гигиены и сексуальной близости (я о гепатитах и сифилисе), высокую смертность роженицы и младенцев, летальные исходы после туберкулёза, гриппа, и вы поймёте, что житель 1917 года слышал рядом не тихую поступь смерти, а марш с барабанами и бряцанием орудий.
Насилие как решение вошло в натуру человека во времена Каина, последующие эпохи играли на гордости и имманентностях вроде рассы и происхождения, вдохновляя на кровавые походы самых миролюбивых. Но что теперь? Безмятежность как главная черта бытия: везде котики, развлечения, бесконечные извинения и примирения. Мы не побежим бить людей, услышав зов краснобаев. Но ради чего мы вообще побежим?
«Гуляет ветер, порхает снег.
Идут двенадцать человек.
Винтовок черные ремни.
Кругом — огни, огни, огни…»